Не герой - Страница 29

В таком тоне Бакланов свободно развивал свою мысль вплоть до большого дома на Николаевской улице, где остановился извозчик.

Швейцар встретил Бакланова радостной улыбкой, как человека, который хорошо дает на водку, и на вопрос его: «Есть ли уже кто-нибудь?» — почтительно ответил:

— Как же-с! Иннокентий Михайлыч здесь, Федор Григорьич еще с обеда, а Семен Иваныч только сию минуту перед вами пришли…

— Кто это Семен Иваныч? — спросил Рачеев у Бакланова, когда они поднимались по лестнице. — Уж не Мамурин ли чего доброго?

— Он самый!

— Но что же это за цвет интеллигенции? Что это за общество у нее?

— А вот сам увидишь. Увидишь, брат, что и Мамурин, и Ползиков, и многие им подобные у нее в гостиной делаются вполне порядочными людьми.

— Да, но после сегодняшней сцены у Зои Федоровны мне, признаюсь, было бы приятней не встречаться с ним…

— Я тебе говорю, что ты встретишь здесь совсем другого Мамурина.

По звонку, поданному снизу, перед ними растворилась дверь, и они вошли в просторную, ярко освещенную переднюю. Массивная резная дубовая обстановка, огромное зеркало во всю стену, обилие чистого воздуха, изящная фигура молодого лакея с совершенно бритым, красивым и очень неглупым лицом — все это сразу производило приятное впечатление и внушало невольное желание войти дальше.

— Пожалуйте! — приятным баритоном сказал лакей и без доклада раскрыл дверь в большую продолговатую комнату, в которой было бы совсем темно, если б в нее не попадал свет из передней. Проходя этой комнатой, Рачеев заметил только, что она была велика, что мебели в ней стояло немного, что она делилась чем-то вроде арки; в углу была какая-то высокая зелень, в отдалении блестел мраморный камин розоватого цвета; был здесь рояль и что-то вроде миниатюрной беседки, отгороженной вьющейся до потолка зеленью. Все это он слабо разглядел в полумраке и ничего не понял. В следующую комнату, не длинную, но глубокую, свет попадал из третьей, и все, что не находилось в линии между двумя дверями, оставалось в темноте. Они прошли дальше, и вдруг на них пахнуло мягким, чуть-чуть розоватым светом от высокой лампы, стоявшей на круглом столе справа. Рачеев окинул взором комнату, собираясь прежде всего оглядеть обстановку, но в это время поднялась с дивана и стала приближаться к ним хозяйка, на которую он и перенес свой взгляд.

Она подошла к Бакланову, который шел впереди. С первого взгляда лицо ее показалось ему слишком простым и незамечательным. «Красива, слов нет, но таких лиц я встречал много», — промелькнуло у него в голове. Но ее стройную фигуру, которую так красиво облегало простое шелковое платье цвета спелой сливы, как бы придавая ей некоторую скромность или сдержанность, он сразу, не колеблясь, признал удивительно изящной и невольно залюбовался ее тонкой белой шеей, так нежно оттененной широким отложным воротничком из кружев.

Когда же она заговорила с Баклановым, Рачеев поспешил переменить мнение о ее лице. Оно оживилось и улыбкой, и легким румянцем, выступившим на щеках, и блеском, и игрой глаз, вдруг осветившихся не то скрытым смехом, не то лукавством, и лицо это сделалось своеобразным и интересным. Она говорила Бакланову, пожимая его руку:

— Вы никогда не приходите первым… Что значит известность! Вы знаете, я люблю, когда приходят рано, чтоб сделать вечер подлиннее!.. Спасибо за любезность, а вам, m-r Рачеев, за внимание к моей маленькой гостиной! Я очень, очень рада с вами познакомиться!

И она взяла свою руку из руки Бакланова и прямо передала ее Рачееву.

— Пойдемте сюда, господа! Познакомьтесь, пожалуйста! Рачеев… Виновата… Дмитрий Петрович? Вот видите, я помню… Иннокентии Михайлыч Зебров, Федор Григорьич Двойников, Семен Иваныч… Знакомы?

Рачеев подал руку Зеброву и Двойникову, а по адресу Мамурина только сказал:

— Мы видались сегодня!

— Господа, — обратилась хозяйка к прежним гостям, к которым присоединился и Бакланов, — займите сами себя, я на вас не обращай внимания… Вы мне ужасно надоели. Я займусь новым знакомым… Дмитрий Петрович, сядемте здесь, пусть их делают, что хотят. Они у меня все ручные!..

Все засмеялись, и в маленьком кружке у круглого стола в самом деле сейчас же завязался разговор. Евгения Константиновна села на коротком широком низеньком диванчике, мягкая спинка которого была очень высока. Диванчик стоял поодаль налево. Рачеев присел рядом с нею.

— Вы не можете себе представить, что мне наговорил про вас Николай Алексеич! Настоящие чудеса! — промолвила хозяйка немного резким, певучим голосом и, повернувшись к нему всем своим корпусом, посмотрела на него пристально, как бы изучая его лицо. Он ответил ей внимательным спокойным взглядом.

— Потом, когда он ушел, я всю дорогу до Гостиного двора в карете думала о вас, стараясь представить себе ваше лицо и вашу фигуру… Женщины всегда так, мы иначе не умеем. Мы любим, чтоб все изображалось в лицах. И вот удивительно: я вас представила почти таким, как вы есть, и бороду такую вам дала… Ха-ха-ха!.. Только мне казалось, что у вас руки должны быть крупные, мускулистые, а у вас рука небольшая…

Она опять рассмеялась и, как показалось Рачееву, не совсем для него, а отчасти и для тех, что сидели за круглым столом. Смех у нее был сдержанный и мягкий. Вообще он заметил в ее обращении некоторую сдержанность, отсутствие суетливости и быстрых жестов. Это ему понравилось.

— Почему же мускулистые? — спросил он.

— Право, не знаю почему. Николай Алексеич ничего такого про вас не говорил мне, а вот подите же!.. Но скажите, это правда, что вы постоянно живете в деревне?