Не герой - Страница 43

— А тебе уж это известно? — с удивлением спросил Рачеев.

— Ну, еще бы! Наша литература такая баба-сплетница, что на другой же день все становится известно, что бы ни случилось, будь это в четырех стенах или хоть в супружеской спальне, замкнутой на ключ. Разумеется, известно. Да только не в этом дело. Так почему же, говорю, такая мне честь? А?

— А вот почему, Антон Макарыч, если хочешь знать правду! — ответил Рачеев. — Мне кажется, что тебя мучает совесть, а Мамурина — нисколько. А это все-таки дорогая штука, и ее надо ценить, когда совесть еще может мучить. С этого места еще человеку виден кусочек голубого неба…

— Гм… Да… Может быть, оно и так!.. — раздумчиво проговорил Ползиков. — Совесть… Ну, у Мамурина, положим, ее никогда и не было… Ха, ха, ха! Так он тебе свое profession de foi изложил. Умеренный либерал! Ха, ха, ха, ха!.. И вот в самом деле — как и слова хорошо подобраны: умеренный либерализм. Что есть либерализм? Стремление к разумной свободе, к разумно-свободному развитию народных сил — умственных, нравственных и материальных… Так, что ли? А? Ведь кажется, это вещь безмерно прекрасная, единственная вещь, к которой следует стремиться неумеренно. А они и тут точку с запятой поставили: стремись, дескать, к развитию, но не очень!.. Понимаешь? Водку можно пить неумеренно, а стремиться к развитию народных сил — умеренно… Ах, черти! Но ты не думай, что я пришел к тебе обсуждать теорию умеренного либерализма. Это я так, между прочим… Отчего не воспользоваться случаем выругаться?.. А пришел я… Нет, об этом после. Скажи, как ты поживаешь? Как Петербург на тебя действует?

— Не очень хорошо. Вот видишь: нашло даже что-то вроде сплина.

— Ага! Ну, еще бы! Этакий херувим — потому что у тебя взгляды на жизнь херувимские и вдруг сразу окунулся в здешнюю сутолоку! А богине представился?

— Богине? Ах, да, да!.. — Рачеев вспомнил, что это название не могло относиться. ни к кому другому, кроме Высоцкой. — Представлялся богине. И много раз!

— Да уж ей стоит только раз представиться, а там тебя начинает тянуть к ней какая-то невидимая сила… Ну, как нашел ее?

— Женщина интересная!..

— Слабо, слабо сказано! Ну, а впрочем — все-таки она женщина, следоветельно, цена ей медный грош. Все они, вместе взятые, стоят один медный грош, хотя продают себя гораздо дороже… А ты мне вот что скажи, Дмитрий, о чем ты беседовал с мадам Ползиковой, Киргизовой тож, и прочая, и прочая, и прочая.

— С Зоей Федоровной? Да неужели и это тебе известно? Каким образом? — окончательно изумился Рачеев.

— Ах, херувим, херувим! Истинный ты херувим! — воскликнул Ползи-ков, покачивая головой. — Говорю же тебе, что у нас всем бывает известно все от слова до слова, до малейшей подробности. Да это еще слава богу, а то литератор Матрешкин в «Заветном слове» в фельетоне всю твою подноготную опишет: как ты с женой живешь, сколько раз и при каких условиях изменил ей, да вдобавок еще, для красоты слога, припишет тебе все те мерзости, которые сам сделал… Итак, о чем ты беседовал с вышеупомянутой дамой?

— Беседа была интересна, и я все собирался поговорить с тобой, Антон Макарыч…

— Со мной? Это что же? Поручение какое? Претензия? А? — спросил Ползиков, скривив рот в презрительную улыбку.

— Сейчас все тебе объясню. Признаюсь, это нелегко. Все у нее выходит как-то запутанно…

— У них все запутанно, дружище! У них малый мозг сидит на месте большого, а большой на месте продолговатого… А мысли рождаются у них в спинном мозгу… Ну, излагай, излагай, любопытно!..

— Излагать все, что она мне говорила, я тебе не стану…

— Ну, еще бы!.. Я подлец, я мерзавец, разбойник, разбил ее жизнь, а она — ангел, угнетенная невинность и так далее. Меня следует повесить за то, что я отказался содержать ее вместе с господином эскулапом Киргизовым… Этого уж, конечно, не стоит излагать…

— Не совсем так, но в этом роде! — продолжал Рачеев прерванную речь. — Но видишь ли, я должен сказать тебе, что она в очень скверном положении…

— В каком смысле?

— Конечно, в материальном!..

— Гм… Значит, не вывезло зубодерганье! Великолепно!.. Ну-с, что дальше!

— А дальше нечто, на мой взгляд, очень странное. Она находит, что ты обязан выдавать ей содержание, и притом приличное…

— Ха, ха, ха! Восхитительно! Только я не вижу тут ничего странного. Подобные субъекты всегда находят, что кто-то обязан им выдавать содержание и уж конечно — приличное! Ха, ха, ха!.. Это в порядке вещей… Но любопытно, весьма, весьма любопытно. Так прямо, значит, и заявила: обязан, дескать, выдавать? Ну, и была мотивировка. А? Столь же приличная, как и желанное содержание? А?

Ползиков как-то неожиданно откинулся назад, так что спинка стула издала треск. Лицо его нервно оживилось, глаза оживленно забегали. Обычный сарказм в его тоне теперь слышался резче и гуще.

— Излагай, излагай, Дмитрий! Очень Любопытно! — прибавил он, порывистым движением поправляя очки.

— Была и мотивировка: как-никак, а она все-таки Ползикова, она носит твое имя…

— Чертова кукла! — бешено, вскрикнул Ползиков и с видом возмущения вскочил с места, высоко подняв голову, и, как показалось, даже выпрямившись. — Мое имя! Да, она его носит и паскудит, это верно. Положим, мне это — наплевать, но возмутительно, что она смеет это говорить! Возмутительно! Нет, посуди, посуди, Дмитрий, что это такое делается на свете? Эта женщина обманула меня, опозорила, оскорбила, разбила мою жизнь, сделала меня пьяницей и мерзавцем и главное, главное — украла мое имя… Ну да, она украла его, потому что добровольно я свое имя не отпустил бы вместе с нею в спальню эскулапа Киргизова… И она же корит меня этим, да мало этого — требует плату за то, что позорно пользуется украденным у меня именем… Нет, да что же это делается? Что это делается?